- Решебники
- Изложения по русскому языку
- Звуки органа
Звуки органа
Последней военной осенью я стоял на посту возле пушек в небольшом разбитом польском городе. Это был первый иностранный город, который я видел в своей жизни. Он ничем не отличался от наших разрушенных городов. В нем так же пахло гарью и пылью. Между изуродованных домов по улицам, заваленным ломом, кружило листву, бумагу, сажу. Над городом мрачно стоял купол пожара. Он слабел, опускался к домам, проваливался в улицы и переулки, дробился на усталые кострища. Но раздавался глухой взрыв, и купол подбрасывало в темное небо, а все вокруг озарялось тяжелым багровым светом. Листья с деревьев срывало, кружило жаром вверху, и там они истлевали.
На горящие развалины то и дело обрушивался минометный налет, гудели в высоте самолеты, нервно вычерчивали линию фронта немецкие ракеты за городом.
Мне чудилось: я один в этом догорающем городе, ничего живого не осталось на земле. Такое ощущение иногда появляется ночью. Но особенно гнетущим оно становится при виде разрухи и смерти. Но я знал, я чувствовал, что неподалеку в пустой избе спят наши расчеты. Эта мысль немного успокаивала меня.
Днем мы заняли город, а уже к вечеру откуда-то, словно из-под земли, начали появляться люди. Они тащили узлы, чемоданы и тележки, у многих были на руках ребятишки. Люди плакали у развалин и вытаскивали что-то из пожарищ. Ночь укрыла бездомных людей с их горем и страданиями. И только пожары укрыть не могла.
Неожиданно в доме, стоявшем через улицу, раздались звуки органа. От этого дома при бомбежке отвалилась половина, обнажив стены с нарисованными на них сухощекими святыми, глядящими сквозь копоть скорбными голубыми глазами. Ночью отсветы пожаров выхватывали их печальные лики с поврежденными головами на длинных шеях, и казалось, что святые тоже слушали эту музыку, но понимали ее по-своему, не по-земному.
Печальные и торжественные звуки напомнили мне далекое, почти забытое детство. Я сидел на лафете пушки и покачивал головой, слушая среди войны одинокий орган. Когда-то, после того как я слушал скрипку, мне хотелось умереть от непонятной печали и восторга. Глупый был, еще совсем маленький. На войне я так много увидел смертей, что теперь не было для меня более ненавистного, проклятого слова, чем «смерть».
Да, музыка была та же, и горло мое сдавило, стиснуло. Но на этот раз нет слез, нет детского восторга и чистой, детской жалости. Музыка разворачивала мою душу, как огонь войны разворачивал дома, обнажая то святых на стене, то кровать, то качалку, то рояль, то убогую каморку. Все обнажилось, со всего сорваны одежды, все подвергнуто унижению и осмеянию!
Оттого, вероятно, старая музыка не плакала, не жаловалась, а как будто повернулась ко мне иной стороной, звуча древним боевым кличем. Музыка звала куда-то, заставляла что-то делать, чтобы потухли эти пожары, чтобы люди не жались к горящим развалинам, чтобы зашли они под крышу в свой дом, зашли к близким и любимым, чтобы небо, вечное наше небо не разрывалось взрывами.
Музыка торжественно гремела над городом, глушила разрывы снарядов, гул самолетов, треск и шорох горящих деревьев. Музыка властвовала над оцепеневшими развалинами, та самая музыка, которую хранит в сердце человек, давно покинувший свою родину и тоскующий в разлуке с нею. (493 слова)
По В. Астафьеву
На горящие развалины то и дело обрушивался минометный налет, гудели в высоте самолеты, нервно вычерчивали линию фронта немецкие ракеты за городом.
Мне чудилось: я один в этом догорающем городе, ничего живого не осталось на земле. Такое ощущение иногда появляется ночью. Но особенно гнетущим оно становится при виде разрухи и смерти. Но я знал, я чувствовал, что неподалеку в пустой избе спят наши расчеты. Эта мысль немного успокаивала меня.
Днем мы заняли город, а уже к вечеру откуда-то, словно из-под земли, начали появляться люди. Они тащили узлы, чемоданы и тележки, у многих были на руках ребятишки. Люди плакали у развалин и вытаскивали что-то из пожарищ. Ночь укрыла бездомных людей с их горем и страданиями. И только пожары укрыть не могла.
Неожиданно в доме, стоявшем через улицу, раздались звуки органа. От этого дома при бомбежке отвалилась половина, обнажив стены с нарисованными на них сухощекими святыми, глядящими сквозь копоть скорбными голубыми глазами. Ночью отсветы пожаров выхватывали их печальные лики с поврежденными головами на длинных шеях, и казалось, что святые тоже слушали эту музыку, но понимали ее по-своему, не по-земному.
Печальные и торжественные звуки напомнили мне далекое, почти забытое детство. Я сидел на лафете пушки и покачивал головой, слушая среди войны одинокий орган. Когда-то, после того как я слушал скрипку, мне хотелось умереть от непонятной печали и восторга. Глупый был, еще совсем маленький. На войне я так много увидел смертей, что теперь не было для меня более ненавистного, проклятого слова, чем «смерть».
Да, музыка была та же, и горло мое сдавило, стиснуло. Но на этот раз нет слез, нет детского восторга и чистой, детской жалости. Музыка разворачивала мою душу, как огонь войны разворачивал дома, обнажая то святых на стене, то кровать, то качалку, то рояль, то убогую каморку. Все обнажилось, со всего сорваны одежды, все подвергнуто унижению и осмеянию!
Оттого, вероятно, старая музыка не плакала, не жаловалась, а как будто повернулась ко мне иной стороной, звуча древним боевым кличем. Музыка звала куда-то, заставляла что-то делать, чтобы потухли эти пожары, чтобы люди не жались к горящим развалинам, чтобы зашли они под крышу в свой дом, зашли к близким и любимым, чтобы небо, вечное наше небо не разрывалось взрывами.
Музыка торжественно гремела над городом, глушила разрывы снарядов, гул самолетов, треск и шорох горящих деревьев. Музыка властвовала над оцепеневшими развалинами, та самая музыка, которую хранит в сердце человек, давно покинувший свою родину и тоскующий в разлуке с нею. (493 слова)
По В. Астафьеву