В доме у старой графини

Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уж стоял перед домом графини. Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями. Фонари светились тускло, улицы были пустынны. Изредка тянулся извозчик на своей тощей кляче, высматривая запоздалого седока.

Германн стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега. Наконец карету графини подали. Германн увидел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, укутанную в собольюшубу, и как вслед за нею, в холодном плаще, с прической, убранною свежими цветами, мелькнула ее воспитанница. Дверцы захлопнулись. Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар закрыл двери. Окна померкли.

Германн стал ходить около опустевшего дома. Он подошел к фонарю, взглянул на часы — было двадцать минут двенадцатого. Он остался под фонарем, устремив глаза на часовую стрелку и ожидая назначенный час.

Ровно в половине двенадцатого Германн ступил на крыльцо дома и вошел в ярко освещенные сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице, отворил двери в переднюю и увидел слугу, спящего под лампою в старинном запачканном кресле. Легким и твердым шагом Германн прошел мимо него. Зала и гостиная были темны, лампа из передней слабо освещала их.

Германн вошел в спальню. Перед старинными образами теплилась золотая лампада. Полинялые кресла, с сошедшей позолотой диваны, на которых лежали пуховые подушки, стояли в печальной симметрии около стен, обитых китайскими обоями. На стене висели два портрета, писанные в Париже бывшим когда-то в моде французским художником. Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зеленом мундире и со звездою; другой — молодую красавицу с орлиным носом, с зачесанными висками и с розою в высоко зачесанных волосах. По всем углам стояли фарфоровые пастушки и пастушки, столовые часы также французской работы, коробочки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия1. Германн заглянул за ширму. За ней стояла маленькая железная кровать, справа находилась дверь, ведущая в кабинет, слева — другая, которая выходила в коридор. Германн отворил ее и увидел узенькую витую лестницу, которая вела в комнату бедной воспитанницы... Но он воротился и вошел в темный кабинет.

Время шло медленно. Все было тихо. В гостиной пробило две" надцать, по всем комнатам часы одни за другими прозвонили двенадцать, все умолкло опять. Германн стоял, прислонясь к холодной печке. Он был спокоен, сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-нибудь опасное, но необходимое.
Часы пробили первый и второй час утра, и он услышал дальний стук кареты. Невольное волнение овладело им. Карета подъехала и остановилась. Он услышал стук опускаемой подножки. В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса, и дом осветился. В спальню вбежали три старые горничные, и графиня, чуть живая, вошла и опустилась в свое кресло. Молодой человек увидел в щелку, что Лизавета Ивановна прошла мимо него. Он услышал ее торопливые шаги по ступеням лестницы, и в сердце его отозвалось нечто похожее на угрызение совести и снова умолкло. Германн будто окаменел. (464 слова)