Требовательность*

Говорят, что музыкантам дано слышать музыку там, где ее подчас не слышат другие.

Музыка звучит в шуме прибоя, великолепном и могучем, как биение огромного сердца; подвластна ритму осторожная вкрадчивость падающих дождевых капель; покрытые льдом ветви, касаясь друг друга, звенят и поют на ветру, рождая мелодию, хрупкую и неясную, как сновидение. Музыка жизни, голоса природы — они находят свое воплощение в творчестве композитора, и мы, слушатели, узнаем их потом преображенными, подчиненными высоким законам гармонии.

У каждого музыкального инструмента есть свое очарование, своя тайна. Почему для одного человека музыка воплотилась в скрипке, другой услышал ее в протяжном голосе гобоя, а третий решил стать пианистом? Спрашивать об этом так же сложно, как задавать вопрос поэту, почему он не стал прозаиком.

Прекрасен миг, когда скрипка, только что покойно и безмолвно лежавшая на черном бархате футляра, оживает в руках музыканта. И что за счастье владеть даром такой полной, такой безотказной власти над инструментом!

В Большом зале филармонии был объявлен концерт Ойстра-ха, я отправилась его послушать. Выступление прошло с огромным успехом, слушатели — взыскательные и тонкие ценители музыки — устроили скрипачу в конце концерта овацию. Зал гремел аплодисментами; скрипач, усталый, побледневший от волнения, выходил на эстраду опять и опять, и вдруг зал замирал, охваченный тишиной, внезапной и сильной, как вспышка молнии, — той ни с чем не сравнимой тишиной, какую знают истинные любители музыки. И голос скрипки звучал снова.

Поздним вечером я вернулась в гостиницу. Номер, который занимал Ойстрах, был на том же этаже, что и мой. Проходя по коридору, я увидела, что ключ в его двери торчит в замочной скважине снаружи: музыкант уже был дома. И тут я услышала отдаленные, просачивающиеся сквозь закрытую дверь звуки скрипки.

Это была музыкальная фраза из сонаты Франка, серебристая и чистая, как ручей. Скрипач повторял ее вновь и вновь. Сонату Ойстрах только что играл в зале филармонии, играл, как мне казалось, превосходно. Но вот, вернувшись в гостиницу, он опять взял в руки скрипку, чтобы повторить один и тот же музыкальный пассаж.

Что искал в нем скрипач? Это не была внешняя полировка звука: для такого виртуоза, как Ойстрах, пассаж не представлял ни малейшей технической трудности. Но, очевидно, во время исполнения скрипачу показалось, что он, столько раз исполнявший сонату, все же не до конца раскрыл музыку, таившуюся в этой фразе, не до конца обнажил сложные, тайные пласты, подкоторыми хранится живое дыхание истины. И возвышенное, приподнятое отношение к своим обязанностям в искусстве заставило его превозмочь усталость, забыть опьянение заслуженного успеха и снова вернуться к работе.

Нет людей более одержимых, чем те, что одержимы страстью к главному делу их жизни, и нет, наверное, одержимости прекрасней. Прославленный музыкант стоял поздним вечером посреди пустынного и бесстрастного гостиничного номера, повторяя одни и те же нотные строки с прилежанием ученика и глубокой взыскательностью мастера. А я — единственный слушатель — не уходила из безлюдного коридора и с замиранием сердца следила, как музыкальная фраза обретает новую силу, новую красоту звучания, которую искал бесконечно требовательный к своему творчеству человек. Как бы ни были различны по своей природе музыка и литература, они все же близки друг другу, и мы можем сказать о прозе, что она музыкальна, а в симфоническом произведении почувствовать страсть и величие шекспировской драматургии. Чехов любил говорить, что исписаться могут только те литераторы, которые мало пишут. Мне кажется, такое утверждение можно отнести и к музыке, и к искусству исполнителя.

Как правило, боязнь «растратить» свое дарование — удел лентяев или посредственности. Подлинный талант всегда широк и щедр. (552 слова)

По Т. Тэсс