- Решебники
- Изложения по русскому языку
- Исповедь*
Исповедь*
Земля наша... Ты вечно будешь учить нас справедливости и мудрости жизни. Ибо все живое взлелеяно, вскормлено тобой. Ты даришь нам радость и счастье. Злак взрастишь — ешь, человек. Птицу поднимешь в поднебесье — замри и слушай. Цветок зажжешь красками радуги — подари любимой. Земля наша... Ничто не может быть таким ласковым и добрым, ничто не может вызвать такого нежного сыновнего чувства, как твое луговое разнотравье, весенняя березка при дороге, речной обрыв с сотами-гнездами стрижей, седой лог в капельках росы.
Но главное для крестьянина в тебе — это та твоя часть, которую называют старинным русским словом пашня. С отцовским терпением и упорством она втолковывает нам самую трудную и важную науку хлебопашца. И если по легкомыслию или в юношеской запальчивости мы искривляем пласт, она по-матерински прощает все обиды и раны.
Я никогда не забуду начало своего жизненного пути по родной земле. За небольшим городком стояла густая рожь, и мы, босоногие сверстники, шли проторенной через нее тропкой к Поклонной горе. С пазухами, набитыми щавелем и такими же кислыми яблоками, мы сидели под невесть кем вкопанным у десятка заброшенных могильных холмиков железным крестом, смотрели на утонувший в зелени садов городок и пытались представить, как смерды, прадеды наших прадедов, останавливали на этой горе свои обозы, чтобы поклониться князю Мстиславу. Мы избивали босые ноги, выбираясь из Челядьего рва, карабкаясь по крутым склонам Троицкой, Замковой и Дивьей гор, и долго пили студеную воду из Кагального колодца, и целыми днями напролет барахтались в удивительной воде Святого озера. А по весне, когда Вихра несла над широким заливным лугом свои синие льдины, мы провожали их в далекий путь.
Не те ли далекие половодья заслоняли мне красоты Днепра, Буга, Тиссы, Дуная, Темзы и других больших и малых рек, которые довелось впоследствии видеть?
Мне изрядно пришлось побродить по дорогам моей Беларуси, земле наших отцов. И когда даже ненадолго случалось разлучаться с ней, как много хотелось отдать, чтобы скорее был тот последний поворот, за которым — ее белесое небо, ее птицы и гнезда и ее певучая и ласковая речь. Разве можно забыть эти дороги, старинные большаки с убегающими по обе стороны березами, проселки, пахнущие хлебом, на которых самый частый путник — молоденький тракторист, идущий на зорьке домой с первого свидания. Разве можно забыть шум грибного бора, густые заросли орешника и лозняка* безымянную речушку, ржаной колос на ее берегу, распаханном и ставшем полем, которое уж никак не может быть для крестьянина безымянным. И разве можно забыть встречи с теми людьми, что взрастили для себя этот колос и, выходя на жатву, думают о еще более богатом будущем посеве для детей и внуков. Земля моя... Я готов без устали шагать и шагать твоими дорогами-тропками, лишь бы ты говорила со мной голосами людей, подружившихся с плугом. Может ли быть на свете что-нибудь более величественное, более значительное и прекрасное, чем их труд?
Туда, к ним, ведут все дороги моей жизни. Уже встал рассвет над широкой нивой, вот-вот упадет на Дивью гору первый солнечный луч — пора и в путь. (475 слов)
По В. Легонькову
Но главное для крестьянина в тебе — это та твоя часть, которую называют старинным русским словом пашня. С отцовским терпением и упорством она втолковывает нам самую трудную и важную науку хлебопашца. И если по легкомыслию или в юношеской запальчивости мы искривляем пласт, она по-матерински прощает все обиды и раны.
Я никогда не забуду начало своего жизненного пути по родной земле. За небольшим городком стояла густая рожь, и мы, босоногие сверстники, шли проторенной через нее тропкой к Поклонной горе. С пазухами, набитыми щавелем и такими же кислыми яблоками, мы сидели под невесть кем вкопанным у десятка заброшенных могильных холмиков железным крестом, смотрели на утонувший в зелени садов городок и пытались представить, как смерды, прадеды наших прадедов, останавливали на этой горе свои обозы, чтобы поклониться князю Мстиславу. Мы избивали босые ноги, выбираясь из Челядьего рва, карабкаясь по крутым склонам Троицкой, Замковой и Дивьей гор, и долго пили студеную воду из Кагального колодца, и целыми днями напролет барахтались в удивительной воде Святого озера. А по весне, когда Вихра несла над широким заливным лугом свои синие льдины, мы провожали их в далекий путь.
Не те ли далекие половодья заслоняли мне красоты Днепра, Буга, Тиссы, Дуная, Темзы и других больших и малых рек, которые довелось впоследствии видеть?
Мне изрядно пришлось побродить по дорогам моей Беларуси, земле наших отцов. И когда даже ненадолго случалось разлучаться с ней, как много хотелось отдать, чтобы скорее был тот последний поворот, за которым — ее белесое небо, ее птицы и гнезда и ее певучая и ласковая речь. Разве можно забыть эти дороги, старинные большаки с убегающими по обе стороны березами, проселки, пахнущие хлебом, на которых самый частый путник — молоденький тракторист, идущий на зорьке домой с первого свидания. Разве можно забыть шум грибного бора, густые заросли орешника и лозняка* безымянную речушку, ржаной колос на ее берегу, распаханном и ставшем полем, которое уж никак не может быть для крестьянина безымянным. И разве можно забыть встречи с теми людьми, что взрастили для себя этот колос и, выходя на жатву, думают о еще более богатом будущем посеве для детей и внуков. Земля моя... Я готов без устали шагать и шагать твоими дорогами-тропками, лишь бы ты говорила со мной голосами людей, подружившихся с плугом. Может ли быть на свете что-нибудь более величественное, более значительное и прекрасное, чем их труд?
Туда, к ним, ведут все дороги моей жизни. Уже встал рассвет над широкой нивой, вот-вот упадет на Дивью гору первый солнечный луч — пора и в путь. (475 слов)
По В. Легонькову