Эхо*
Я искал камешки на диком пляже. Накануне штормило, и волны с шипением переползали весь пляж и добирались до белых стен приморского санатория. Сегодня море стихло, ушло в свои пределы, обнажив широкую полосу песка, отделенную от берега валиком гальки. Этот песок был усеян зелено-голубыми камнями, гладкими прозрачными стекляшками, похожими на леденцы, и водорослями, издававшими йодистый запах.
Я знал, что большая волна выносит на берег ценные камешки, и терпеливо обследовал песчаную отмель.
— Ты чего на моей одежде расселся? — раздался тоненький голосок.
Я поднял глаза. Надо мной стояла худая девчонка с тонкими руками и ногами. Длинные мокрые волосы облепили лицо. Вода сверкала на ее бледном, почти не тронутом загаром теле.
Девочка нагнулась, вытащила из-под меня полосатое платье, на которое я сел по неосторожности. Чтобы хоть как-то загладить свою вину, я решил показать девочке свою коллекцию камешков.
— За сегодня собрал?
— Да ты что? За все время!
— А я тоже собираю...
— Что?
Эхо... У меня уже много собрано. Есть даже трехголосое.
— Ладно врать-то!
Хочешь, покажу? Только придется далеко идти и на гору подыматься. Тебя пустят?
— Пустят!
— Так завтра с утра и пойдем.
Утро было солнечное, безветренное, но прохладное. Море после шторма все еще дышало холодом и не давало солнцу накалить воздух. Когда же на солнце наплывало тощее облачко, снимая с дорожек, белых стен домов и черепичных крыш слепящий блеск, простор угрюмел, а холодный ветер с моря усиливался.
Тропинка, ведущая на Большое седло, вначале петляла среди невысоких холмов, затем прямо пошла вверх сквозь густой ореховый лес. Ее прорезал неглубокий, усеянный камнями желоб. Это было русло одного из тех бурных ручьев, что низвергаются
после дождя, рокоча и звеня на всю округу, но иссякают быстрее,, чем высохнут дождевые капли на листьях орешника.
Постепенно тропинка превратилась в каменистую дорогу, бело сверкающую мелким песком, похожим на сахарную пудру, и вывела нас на уступ. Вдалеке я увидел серую скалу.
— Чертов палец! — на ходу крикнула Витька1.
По мере того как мы подходили, скала вздымалась выше и выше. Когда же мы ступили в ее прохладную тень, она стала чудовищно громадной. Это был уже не Чертов палец, а Чертова башня, угрюмо мрачнеющая, загадочная, неприступная.
Словно отвечая на мои мысли, Витька сказала:
— Знаешь, сколько людей хотели на него взобраться? Ни у кого не вышло. Одни насмерть разбились, другие поломали руки и ноги. А один француз залез. Как-то сумел, а назад спуститься не смог, так и погиб на скале. А все-таки он молодец!
Мы подошли к Чертову пальцу вплотную, и Витька, понизив голос, сказала:
— Вот тут прячется эхо.
Она сделала несколько шагов назад и негромко произнесла мое имя.
— Сережа! — повторил мне в самое ухо насмешливо-вкрадчивый голос.
Я вздрогнул и невольно шагнул прочь от скалы, и тут со стороны моря мне навстречу звонко плеснуло:
— Сережа!
Я замер, и где-то внизу простонало:
— Сережа!
— Вот черт! — сдавленным голосом произнес я.
— Вот черт! — прошелестело над ухом.
— Черт! — дохнуло с моря.
— Вот черт! — отозвалось в выси.
В каждом из этих незримых пересмешников чувствовался стойкий и жутковатый характер: шептун был злобно-вкрадчивым тихоней; морской голос принадлежал холодному весельчаку; в выси скрывался лицемерный нытик.
Я кричал, говорил, шептал еще много всяких слов. У эха был острейший слух. Некоторые слова я произносил так тихо, что сам едва слышал их, но они неизменно находили отклик. Я уже не испытывал ужаса, но всякий раз, когда невидимый шептал мне на ухо, у меня холодел позвоночник, а от рыдающего голоса сжималось сердце.
— До свидания! — сказала Витька и пошла прочь от Чертова пальца.
Я устремился за ней. Но шепот настиг меня: прошелестели ядовито-вкрадчивые слова прощания, хохотнула морская даль, голос вверху застонал:
— До свидания! (574 слова)
По Ю. Нагибину
Я знал, что большая волна выносит на берег ценные камешки, и терпеливо обследовал песчаную отмель.
— Ты чего на моей одежде расселся? — раздался тоненький голосок.
Я поднял глаза. Надо мной стояла худая девчонка с тонкими руками и ногами. Длинные мокрые волосы облепили лицо. Вода сверкала на ее бледном, почти не тронутом загаром теле.
Девочка нагнулась, вытащила из-под меня полосатое платье, на которое я сел по неосторожности. Чтобы хоть как-то загладить свою вину, я решил показать девочке свою коллекцию камешков.
— За сегодня собрал?
— Да ты что? За все время!
— А я тоже собираю...
— Что?
Эхо... У меня уже много собрано. Есть даже трехголосое.
— Ладно врать-то!
Хочешь, покажу? Только придется далеко идти и на гору подыматься. Тебя пустят?
— Пустят!
— Так завтра с утра и пойдем.
Утро было солнечное, безветренное, но прохладное. Море после шторма все еще дышало холодом и не давало солнцу накалить воздух. Когда же на солнце наплывало тощее облачко, снимая с дорожек, белых стен домов и черепичных крыш слепящий блеск, простор угрюмел, а холодный ветер с моря усиливался.
Тропинка, ведущая на Большое седло, вначале петляла среди невысоких холмов, затем прямо пошла вверх сквозь густой ореховый лес. Ее прорезал неглубокий, усеянный камнями желоб. Это было русло одного из тех бурных ручьев, что низвергаются
после дождя, рокоча и звеня на всю округу, но иссякают быстрее,, чем высохнут дождевые капли на листьях орешника.
Постепенно тропинка превратилась в каменистую дорогу, бело сверкающую мелким песком, похожим на сахарную пудру, и вывела нас на уступ. Вдалеке я увидел серую скалу.
— Чертов палец! — на ходу крикнула Витька1.
По мере того как мы подходили, скала вздымалась выше и выше. Когда же мы ступили в ее прохладную тень, она стала чудовищно громадной. Это был уже не Чертов палец, а Чертова башня, угрюмо мрачнеющая, загадочная, неприступная.
Словно отвечая на мои мысли, Витька сказала:
— Знаешь, сколько людей хотели на него взобраться? Ни у кого не вышло. Одни насмерть разбились, другие поломали руки и ноги. А один француз залез. Как-то сумел, а назад спуститься не смог, так и погиб на скале. А все-таки он молодец!
Мы подошли к Чертову пальцу вплотную, и Витька, понизив голос, сказала:
— Вот тут прячется эхо.
Она сделала несколько шагов назад и негромко произнесла мое имя.
— Сережа! — повторил мне в самое ухо насмешливо-вкрадчивый голос.
Я вздрогнул и невольно шагнул прочь от скалы, и тут со стороны моря мне навстречу звонко плеснуло:
— Сережа!
Я замер, и где-то внизу простонало:
— Сережа!
— Вот черт! — сдавленным голосом произнес я.
— Вот черт! — прошелестело над ухом.
— Черт! — дохнуло с моря.
— Вот черт! — отозвалось в выси.
В каждом из этих незримых пересмешников чувствовался стойкий и жутковатый характер: шептун был злобно-вкрадчивым тихоней; морской голос принадлежал холодному весельчаку; в выси скрывался лицемерный нытик.
Я кричал, говорил, шептал еще много всяких слов. У эха был острейший слух. Некоторые слова я произносил так тихо, что сам едва слышал их, но они неизменно находили отклик. Я уже не испытывал ужаса, но всякий раз, когда невидимый шептал мне на ухо, у меня холодел позвоночник, а от рыдающего голоса сжималось сердце.
— До свидания! — сказала Витька и пошла прочь от Чертова пальца.
Я устремился за ней. Но шепот настиг меня: прошелестели ядовито-вкрадчивые слова прощания, хохотнула морская даль, голос вверху застонал:
— До свидания! (574 слова)
По Ю. Нагибину